Фотопрогулки

АЛЕКСАНДРЪ  СЕРГѣЕВИЧЪ  ПУШКИНЪ
ЕГО
ДРУЖБА, ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ
1799-1837

Изъ всѣхъ біографическихъ статей и замѣтокъ о Пушкинѣ, донынѣ напечатанныхъ въ «Русской Старинѣ»,—двумъ придаемъ мы особенно важное значеніе, именно: «Александръ Сергѣевичъ Пушкинъ, новые матеріалы къ его біографіи» (изд. 1874 г., т. X, стр. (І83—714) и служащій какъ бы дополненіемъ предыдущей: «Эпизодъ изъ жизни Пушкина 21-го и 23-го апрѣля 1828 г.» (изд. 1874 г., т. IX, стр. 584—588). Первая изъ этихъ статей, повѣствѵющая о нахожденіи великаго нашего поэта подъ опекою графа А. X. Бенкендорфа, составлена однимъ изъ подчиненныхъ ему лицъ, Михаиломъ Максимовичемъ Поповымъ (умершимъ въ 1800 годахъ),—по подлиннымъ документамъ,

Вторая статья, написанная г. Ивановскимъ (точно также состоявшимъ при шефѣ жандармовъ), служитъ дополненіемъ къ разсказамъ его сослуживца. Въ бытность свою въ южной Россіи (1820—1824 гг.). Пѵшкинъ въ стихотвореніяхъ своихъ и въ поэмѣ «Цыгане», тамъ написанныхъ, довольно часто обращается къ тѣни Овидія, сравнивая свою участь съ участью творца «Превращеній» и «Искусства любить»…
Сходство, дѣйствительно, есть, разница лишь въ томъ, что Овидій, изгнанньій изъ Рима, влачилъ свое существованіе на берегахъ Дуная лишь восемь лѣтъ (съ 17-го по 9-й г. до Р. X.); нашъ же незабвенный Пушкинъ, проживъ семь лѣтъ въ изгнаніи (1820—1826 гг.), послѣдующія одиннадцать лѣтъ (1826—1837 гг.) на берегахъ Невы состоялъ подъ особеннымъ наблюденіемъ А. X. Бенкендорфа. Г. Ивановскій и М. М. Поповъ съ весьма понятнымъ умиленіемъ свидѣтельствуетъ, что этотъ одиннадцатилѣтній періодъ былъ самымъ благодатнымъ, чуть-ли не вдохновительнымъ для Пушкина и его музы… Свидѣтельство это едва ли справедливо: въ одномъ изъ прелестнѣйшихъ своихъ стихотвореній Шиллеръ воспѣлъ Пегаса подъ ярмомъ; почему-бы Пегасу не быть и подъ кавалерійскимъ вальтрапомъ? Но какъ бы ни была, по видимому, благодѣтельна для генія Пушкина опека графа Бенкендорфа, поэтъ тяготился ею и при малѣйшей возможности предпочиталъ отдавать свои произведенія на судъ тогдашней явной ценсуры нежели на тайное одобреніѳ графа Александра Христофоровича. Въ данномъ случаѣ у А. Ѳ. Воейкова, Н. И. Греча и Ѳ. В. Булгарина были воззрѣнія діаметрально противоположныя Пушкинскимъ: они всячески домогались того самаго покровительства, отъ котораго Пушкинъ всячески уклонялся. Но какъ ни былъ стѣсненъ Пушкинъ въ своемъ творчествѣ въ теченіе послѣднихъ одиннадцати лѣтъ жизни, онъ написалъ въ этоть періодъ времени: окончаніе Евгенія Онѣгина, Полтаву, Братьевъ-разбойниковъ, Бориса Годунова, Моцарта и Сальери, Скупаго Рыцаря, Русалку, Пиръ во время чумы, Каменнаго гостя, Графа Нулина, Домикъ въ Коломнѣ, Мѣднаго Всадника, Дубровскаго, Арапа Петра Великаго, Пиковую даму, Повѣсти Бѣлкина, Капитанскую дочку и Исторію Пугачевскаго бунта; занимался собираніемъ матеріаловъ для «Современника»… Грустно подумать, что каждая строка, какъ вышеупомянутыхъ прекрасныхъ произведеній Пушкинскаго пера, такъ и каждая строка его стихотвореній—подвергались самому пыгливому пересмотру, будто контрабандный товаръ на пограничной чертѣ; въ каждой своей мысли великому поэту приходилось исповѣдаться, оправдываться, отстаивать ее отъ оперативныхъ дѣйствій заботливой ценсуры. Съ назначеннымъ ему опекуномъ Пушкину приходилось сноситься по поводу самыхъ мелочей своего домашняго быта; безъ разрѣшенія графа Бенкендорфа поэтъ нашъ едва-ли имѣлъ право перемѣнить квартиру….
Сіятельный опекунъ, въ свою очередь, тяготился опекою не менѣе питомца, по той весьма понятной причинѣ, что не любилъ, и не понималъ, и не умѣлъ цѣнить нашего Пушкина… Этотъ опекунъ не съумѣлъ даже уберечь его отъ напрасной, преждевременной смерти.
Могъ бы уберечь, да не хотѣлъ, именно—не хотѣлъ. Иначе, чѣмъ же инымъ можетъ потомство объяснить себѣ равнодушіе графа Бенкендорфа къ розысканію сочинителей тѣхъ безъимянныхъ пасквилей, которыми осыпали Пушкина его подпольные враги въ послѣдніе два-три мѣсяца жизни поэта? Чѣмъ объяснить нелѣпое распоряженіе послать жандармовъ, въ предупрежденіе роковаго поединка, не къ Комендантской дачѣ, гдѣ онъ происходилъ, а въ протииоположную сторону, за Екатерингофъ? Энергія графа Бенкендорфа обнаружилась лишь въ преслѣдованіи рукописнаго стихотворенія Лермонтова «На смерть Пушкина», слѣдствіемъ чего была ссылка юнаго поэта на Кавказъ, гдѣ его ожидала участь, постигшая Пушкина въ Петербургѣ…
Сорокъ два года прошло со времени его кончины; поэтовъ смѣнилось много, другаго Пушкина не было и когда его дождется Россія!? Въ теченіе этихъ сорока двухъ лѣтъ появились во множествѣ матеріалы для біографіи Пушкина и при всемъ томъ какая- то тайна тяготѣетъ надъ подробностями о поводахъ къ его поединку съ бездушнымъ убійцею, не постыдившимся взять на себя (можетъ быть, даже и безсознательно) роль италіанскаго «браво». Кѣмъ были писаны безъимянные пасквили? чье ядовитое дыханіе раздуло ничтожную искру въ пламень, поглотившій жизнь Пушкина? На эти вопросы потомства донынѣ нѣтъ отвѣта. Немногіе изъ находящихся въ живыхъ современниковъ Пушкина высказываютъ догадки, подозрѣнія, а имена дѣйствительныхъ убійцъ Пушкина все же донынѣ еще неизвѣстны
Между матеріалами для біографіи Пушкина, нынѣ находящимися въ распоряженіи редакціи «Русской Старины», особенно важное значеніе имѣютъ письма поэта къ брату его, Льву Сѳргѣевичу (1820—1826), къ Аннѣ Петровнѣ Кернъ (1825—1820) и черновые наброски письма къ барону Геккерну (ноябрь 1836 г.). Во всѣхъ этихъ письмахъ видимъ пылкую, страстную натуру Пушкина въ трехъ фазисахъ сердечной его дѣятельности: въ дружбѣ, въ любви и въ ненависти. Въ письмахъ къ брату—каждая строчка запечатлѣна пріязнью, ласкою, родственною заботливостью о человѣкѣ молодомъ, съ которымъ старшій братъ такъ радушно дѣлится опытностью, знаніемъ свѣта и людей, плодами—
Ума холодныхъ наблюденій
И сердца горестмыхъ замѣтъ!
Тутъ же колкіе отзывы о литературномъ мірѣ, теплое слово о друзьяхъ, наброски стиховъ и экспромты… Сообщая ихъ своему брату, Пушкинъ какъ будто ждетъ отъ него одобренія; видимо дорожитъ
отзывомъ своего единокровнаго друга. Доброе, любящее сердце поэта проглядываетъ сквозь самое его злоязычіе; въ самыхъ насмѣшкахъ звучитъ юношеское простодушіе. Большая часть писемъ къ брату писаны Пушкипымъ въ ту счастливую пору его бытія, которую можно назвать весною жизни. Въ письмахъ къ А. П. Кернъ, полныхъ кипучей страсти, Пушкинъ является любящимъ, и отъ нихъ пышетъ зноемъ лѣтней поры, когда теплое утро смѣняется полѵденными грозами… Наконецъ, клочья черновыхъ писемъ къ человѣку, дерзнувшему набросить мимолетную тѣнь на доброе имя Пушкина — напоминаютъ блеклые листы, предвѣстники унылой осени. Здѣсь каждое слово пропитано желчью и непримиримою ненавистью; твердо, безтрепетно рука поэта мечетъ ядовитыя укоризны въ дерзкаго обидчика, готовясь такъ же безтрепетно взяться за пистолетъ, затѣмъ—охладѣть на вѣки.
——————————-
Данный текст – фрагмент статьи, опубликованной в «Русской старине» в 1879 гг.
Фото – автопортрет А.С.Пушкина. Источник – Википедия.